Автор: Народный поэт Республики Узбекистан А. Файнберг
Иллюстрации: Лейлы Башаровой

Вот она. Среди нежных берёз, дарящих музыку душе, сорокаметровых кедров с летающими с ветки на ветку белками, среди прекрасных сосен, природой взращённых. А эта с ядерной башкой сама что ли выросла? Не бегают по ней бурундуки с полосатыми спинами, да и медведи, забредшие сюда, из-подо лба хмуро смотрят на чёрный ствол автомата и, развернувшись, уходят подальше в тайгу. И только мы — люди — в разных пределах земли охраняем эти ракеты. Мы, готовые в любой момент нажать на их пусковые кнопки. И тогда полетят они — огненные — по небесам. Нет, не сказочные жар-птицы счастья, а совсем даже наоборот. И загудит над планетой тогда пасхальный колокол.

Гулкий
глубокий
звон.

Шар земной полыхает.Горят острова.
В океанах вода выкипает.
И по двум полюсам жёлто-красной позёмкой
несётся огонь надо льдом.

Гулкий
глубокий
звон.

И не огненный гриб подымается в небо,
а огненный крест.
То Христос головою венчанной печально качает,
на землю взирая с небес.

ХРИСТОС ВОСКРЕС!

О, Боже! Две тысячи лет. А ещё сколько до этого? Не умнеем. Нет. Воспитывая в себе злую хищность, не запрещаем охоту на живое в виде спорта, а не как необходимость для своей жизни. Вот она — неволя в душах. Волки, попавшие в наши стада, где всё легко доступно, режут своими клыками овец и оленей, не чуя голода. Комплекс легкой добычи вступает в силу. А ведь жизнь платит за это деградацией. Попав после таких боен в естественную природу, не догонят они свободного оленя. То же и люди. Я влюблён в книгу английского биолога и писателя Фарли Моуэта «Не кричи: «Волки!» В ней нет очеловечивания волков. В ней правда жизни, где люди, как насаженные на планету пришельцы, читая отчёты Моуэта о своей работе в канадской тундре, не поверили учёному-практику и поступили как последние идиоты. Я, быть может, идиот похлеще, когда всем советую прочесть эту книгу. Не хотят. У всех и так хлопот по горло. А как меньше стало бы хлопот этих, пойми они Фарли Моуэта! Ведь хотя бы один шаг, приблизивший нас к пониманию природы Земли, сделал бы то, чего не сделают никакие уворованные у планеты блага для себя. И дело тут не в волках. Нельзя, недопустимо возводить в закон воровство и хищничество. Неужто гласность, дарованная государствами умнейшим людям, остаётся, как говорил когда-то мой товарищ — Сева Вильчек — гласностью вопиющих в пустыне?
Мы должны учиться у природы всему. В том числе чувству меры в потреблении благ, данных нам ею.

И вот ещё. Ненавижу людей искусства, как бы они одарены не были, если для создания своих произведений они убивают живое. Вот за это наказание по делу будет преследовать всю жизнь, каким бы мастером художник ли, режиссёр, чья миссия — нести в мир свет добра и сострадания, ты ни был.

Двустволка грохнула дуплетом.
Взвилась из-под когтей пурга.
И с веток на пустую клетку
свой снег осыпала тайга.

Ты в объектив берёшь волчару,
самодовольства не тая.
Хрипит под яркими лучами
добыча лёгкая твоя.

В тебя из глаз янтарь он мечет.
Горят в крови его клыки.
А ты, дублёночка овечья,
мерцаешь блёстками тайги.

И рядом — ангелочек ликом –
ружьё откинув за плечо,
твоя стажёрочка из ВГИКа
в ладошки дышит горячо.

А где-то далеко отсюда,
решив с финансами вопрос,
главбух означенную сумму
перечисляет на лесхоз.

…Волк умер. Хвоя застывает.
У ног твоих дымится пыж.
Скажи, какой из фестивалей
ты этой кровью напоишь?

Где станешь ты лауреатом?
В какой стране, в лучах каких
слезинками тайги караты
сверкнут на запонках твоих?

Но слава Всевышнему — не на всё лесхоз хозяин. Есть ещё на планете вода. Её не запрёшь в клеть и не расстреляешь. И чем искать способ насилия над ней, не лучше ли её чистоте поклониться, увидеть своё отражение и понять, сколько добра человеку она принести может.

Чарует горная река
не лунной глубиной.
Дробятся в брызги облака
в воде её шальной.

В ней радость, в ней крутая злость
и ярость без конца,
взлетает ледяная гроздь
у самого лица.

Синь подперев гранитным лбом,
скала её хранит.
Вихрь из воды стоит столбом,
и радуга звенит.

Пускай гранит и гальки визг,
и пропасти отвес,
но есть раскованность и риск
в падении с небес,

в шипенье брызг на валуне,
в движенье озорном,
в короткой, как удар, волне,
в ожоге ледяном.

Однако дело в том, что в горах ночь наступает мгновенно. И тогда попробуй отыщи хоть один родник на склоне. Три лошади, обалдевшие куда больше нас от дневной жажды, рванули к лотку с водой. Три прекрасные морды бухаются в этот каменный лоток, сооружённый опытными горцами. А ведь коням нельзя. Они, разгорячённые подъёмом, должны пару часов остывать в сёдлах с ослабленными подпругами и лишь потом пей сколько хошь. Но куда там! Глохчут, как скаженные. А что ещё интереснее — мы сами, спрыгнув с сёдел, глушим эту благословенную воду из лотка.
Спальные мешки до пяти часов утра даруют нам забытьё. А в пять утра солнышко весело пробуждает нас. И всё по-новой. Путь до точки — полдня. Работа с теодолитом — десять минут. А до следующей точки — опять полдня. Там — внизу — речка бурливая видна. Только шума её не слышно. А у нас и у лошадей губы пересохшие. Жажда. Жажда.

Когда через десять суток в лагерь возвращаемся, первое, что делаем, прочь из сёдел и мордами в речку. Глотаем. Долго. А глаза в воде откроешь — и словно речной мираж, смотрят на тебя из воды прекрасные и благодарные этому мгновению лошади.
Но то — горы. А если в глазах колеблется марево пустыни?

Мы — четыре топографа — двигаем по красным пескам. Пить — умираем. И вдруг под барханом, над которым уходит в знойное небо вышка триангуляционного пункта — колодец. Причем — не высохший. Счастье! Крутим рукоять. Ведро внизу шлёпается о воду. Глаза наши светлеют. Скрипит ворот. Цепь позвякивает. Раскалённая цепь.
Но вот оно — желанное мятое ведро. А в нём вода. Но все мы отшатнулись от жуткого запаха гнили. Да в такую воду и руки опускать страшно. Само дыхание могил древнего мазара, что неподалёку, наполняет мятое ведро.
А с неба + 50, да и от песка + 70.

Солнце твоё.
Оно жарит тебя, как жарят гусынь.
Горит саксаул. И летят поезда мимо пустынь.

Вараны хвостами следы на песке замели.
Потрескались карты
и фотопланшеты, и губы твои.

Под войлочной шляпой в глазах твоих бродит мираж.
Ты цифры считаешь.
Ты молча грызёшь карандаш.