Автор: Народный поэт Республики Узбекистан А. Файнберг
Иллюстрации: Лейлы Башаровой

Твой реечник — мальчик
глядит из-под рыжих бровей.
Под рейкою он… Так соринку несёт муравей.

На базу придёшь — там тюки на верблюжьих горбах.
К воде припадёшь —
и вода зашипит на губах.

Меж старых треног и заляпанных тушью рейсшин
опять день рожденья
начальник отметить решит.

Ты тронешь гитару. Ты выпьешь.
А после вина
взойдёт над песками, как будто над морем, луна.

А что как пространства пустынь много веков назад были дном неведомых нам океанов и морей? Отчего не предположить, что ось земная когда-то поменяла своё положение в космосе? И что скрыто сегодня под беспредельными глубинами? И что будет с нами, живущими надеждой о грядущем великом счастье?

Счастье — это счастье. У каждого своё. Каким бы оно ни было. А вот образы счастья и любви всегда полны света. Даже в трагедиях. Это волны, несущие в изгнание Гамлета Шекспира. Это гневные гребни «Сонаты моря» Чурлёниса. Всюду они, ибо вода есть часть души всего живущего. Потому и любое искусство не обходится без неё. Специально или независимо от себя все творцы мира с поклонением относятся к воде. Одни бросаются в неё с восторгом, другие приходят к воде с покаянием и очищают душу свою. Я уж не говорю про обряд крещения. Не смею касаться этого. Я только о музыке, живописи, поэзии. Вода, вода — куда ни глянь. Тропические ливни, снежные метели, семицветные радуги. А отсутствие воды в «Великой Суши» Киплинга? Горло пересыхает, когда читаешь этого великого романтика и ощущаешь его Великую Сушь. Но снова являются строки:

Пускай рыбак забрасывает невод,
пьёт пьяница, придурок ловит власть,
смотри — скрипичный ключ восходит в небо,
чтоб музыка на землю пролилась.

Пролилась… Чувствуете? Пролилась. Как желанная вода для наших душ среди налетающих вдруг суховеев.

Вдали качнулась яхта на ветру.
Волна чуть плещет на песок и гальку.
И женщина красивая, нагая
идёт вдоль побережья поутру.

Она в Москве растрачивала пыл
по временным общагам и баракам,
пока лихой араб из эмиратов
её на всякий случай не купил.

Швыряет снег российская метель
на окна баров, на щиты рекламы.
И на Тверской у баров дрогнут дамы,
в надежде выжить кинувшие Тверь.

Пока, вцепившись намертво в Москву,
они с ней делят пьянки и разбои,
дельфин играет в Средиземном море.
И женщина проходит по песку.

Она забыла горе всех обид.
Идёт себе, не думая о доле.
И раковину держит на ладони
и слушает, как море в ней шумит.

Ты не пристанешь к этим берегам.
Тебя не взять ни золотом, ни властью.
Но волны льнут к её босым ногам.
И кто ответит, что на свете счастье?

Действительно, кто ответит? Средиземное? Чёрное? Японское?
Вечная тайна Её Величества Воды. И она откроет её нам. Но лишь тог¬да, когда захотим, когда научимся слышать и понимать гребни её волн, да и просто круги от упавшего на неё листа с прибрежного дерева.
В юности весь мир беспределен и распахнут. С годами многое меняется. Иные порывы, иные привязанности, иные желания.
Пути судеб неисповедимы.

Кто в меня только ни верил,
в сердце надежду тая.
Верили травы и звери.
Верила мама моя.

Всё я сменял на свободу.
Вот и стою у могил.
Травы пожёг за собою,
доброго зверя убил.

Вот я и волен, как птица.
Что ж неприкаян, как вор?
Что же мне больше не снится
с детства желанный простор?

Где мои дальние страны?
Где океаны-моря?
В небо на коршуна гляну –
коршун летит от меня.

Белый такыр под ногами.
Пуст мой рюкзак за плечом.
Стыд ли меня обжигает?
Зной ли мне губы печёт?

У родника на колени
я опущусь, как старик —
тихо с моим отраженьем
в землю уходит родник.

А ведь как мечталось! Весь мир смолоду увидеть. Ну и конечно же, чтобы все были счастливы.
Смешно, что в детстве хотелось найти полный кошелёк, чтоб всем купить подарки. Но только тот кошелёк, который никто не потерял. Смех! Ну это совсем детство. А в юности влекли к себе подводные лодки. Нет, не ракетные. Просто лодки. Хотел я, чтобы они быстрее плавали, меньше о воду тёрлись. Ну и додумался. До чего? А до того, чтобы воздух вокруг их корпусов был. Тогда и трения о воду не осталось бы. И летали бы они под массой воды этой, как самолёты в небе. Но как мне решить это? Мечта.
Полвека прошло. Недавно узнал я, что кто-то мечту эту в реальность воплотил в виде пузырьков воздуха по всему корпусу подлодки. Скорость стала… Ну да ладно. Ведь лодки эти не просто гуляют по океанам, а посланные неведомыми Некто, несут на себе ракеты ядерные. Чем эти прогулки кончиться могут — лучше не думать.
А ведь была мечта сдружиться с водой. Но если всё полыхнёт, кто первым виноват будет? Ну конечно, всё тот же мечтатель. Ведь ежели бы не он, и подлодок не было бы. Да? А этих вездесущих Некто не только никто не обвинит, но даже и не вспомнит. Так что же остаётся?
Как что? А это вековечное утешение?

На море качка? Да, на море качка.
Но волны как бы ни были круты,
Мечтателя, распятого на мачте,
увидит первым даль его мечты.

Лежать в июле у реки…
Лежать, покусывать травинку,
не убирая со щеки
песка прохладную крупинку.

Волна плеснула. Чиркнул стриж.
Паромщик крикнул над рекою…
И снова золотая тишь
качает лодку на приколе.

Висят стрекозы над травой.
Недвижна в небе паутинка.
В жаре к излуке луговой
бежит сквозь марево тропинка.

Стоят над полднем облака.
И в сердце светится такое,
что, не скупясь, отдашь века
за миг блаженного покоя.

Ага… Покоя… Как же!
Переполнен разноязыкий эфир тревожными голосами дикторов радио и телевидения. Стегают по глазам трагические фоторепортажи газет и журналов.
«Наводнение в Китае… Эвакуируются…»
«Горит тайга…»
«В Ставрополье наводнение… Колодцы занесло илом… Пить нечего…»
Ни слушать, ни смотреть невозможно. В Сибири — Венеция. Гондолы с очумевшими от страха мычащими коровами. Ау, Америка, ООН, Европа, Индия — мир мой бешеный! Мир с терактами, насильниками, миллиардерами, нищими, шоубандитами.
Дурдом ты мой! Планета моя родная! Это как же мы нагрешили, что такие наказания? Тонут города, а леса Твои, Господи, в огне, который гасить нечем. Спецсамолётов не хватает. Да что ж это? Но стоп. Какое я имею право Всевышнего тревожить? Может, пора и мне, и тебе, и всем нам мозгами пошевелить и понять, что нельзя плевать в дарованный небесами колодец? Работать надо, а не воевать. Ведь неровен час — и всем кранты. И тебе, и мне, и даже главам религиозных конфессий и правительств земных. Вот они — нефтью изгаженные моря, дельфины, выбрасывающиеся на побережья из радиоактивных волн, кислотные дожди. И всё это из-за нас — людей. Вот и бунтует вода, то уходя из рек и морей, то набрасываясь на города и сёла.

Завалюсь в песок у мола,
руки вытяну к волне.
Пусть она меня омоет,
пусть прокатится по мне.

Все обиды, все печали,
сердца горький неуют,
на бурунчиках качаясь,
в даль морскую уплывут.

И хоть был я в жизни грешен,
не виня и не кляня
даль небес меня утешит,
даль небес простит меня.

Станут счастливы со мною
скалы, чайки, паруса…
Только где такое море?
Где такие небеса?

А ещё видится мне, как уходит Арал. Давно уже созданы комитеты по спасению погибающего моря. Командировки, суточные, зарплаты… Но скелеты рыб и кораблей остаются скелетами. Трагедия планеты. Правда, один русский мудрец внес смятение в комитеты по спасению моря и на время заставил глубоко задуматься руководство этих организаций. «Надо, — изрек он, — айсберги из Ледовитого океана в аральскую впадину сбрасывать».
Умница. Илья Муромец. Проснулся. Анестезия милая, родная, где ты? Усыпи его еще лет на восемьсот.

Нет, не огромная Сахара на Африканском континенте видится мне сквозь семицветье радуг. А видится мне маленькая страна. Я через древних предков имею к ней нечто общее. Дальнее, правда, древнее. Израиль называется. Не буду о сухом известняке пустыни, из которого на поту и крови людской взошла зелень трав и пальм, сосновые массивы на склонах гор и мандариновые сады. Правда, одна эмигрантка с Киева двинула коренным:
— Ваш Моисей (дальнейшее не употребляю) сорок лет вас по пустыне таскал. Нет того, чтобы на землю Кувейта, где нефти навалом, приволочь, так он сюда…
Ништяк юмор, да? А кто тебя, дивчина, звал с самостийной благословенной Украины на бедственную Святую? А впрочем (дальнейшее не употребляю), с тобой. Я не о том. Я об Н2О. Три моря вокруг страны, что по площади едва до Ташкентской области дотягивает. Но моря-то — соленые. А за опреснители платить дороже, чем у Турции пресную воду закупать. Дождевые баки — над каждым домом. Капли ловят. Единственное пресное озеро — Кинерет- ждет снега и дождей. По всей стране унитазы, извините, по две ручки имеют. Одна мало воды сливает, другая больше. И, конечно же, — счетчики. Я уж не говорю о капельном поливе полей. Кстати, тот, кто его придумал, раньше в Ташкенте жил. Но, кроме него, здесь жили и советские чиновники, которые его в море бумаг утопили. Вот и рванул он отсюда, чтобы наследники тех чиновников у страны с Ближнего Востока закупали технологию капельного полива за счет рядовых налогоплательщиков, к которым я и себя причисляю.
А что, чигирь, разве не так?

Поражает, когда в дикой природе наступает время засухи, к сохранившимся речкам одновременно склоняются и гепарды, и львы, и тигры, и что главное — антилопы. Никто из этих антилоп не убегает, и никто из хищ¬ников не нападает на них. Вода в эту пору примиряет всех. Нормально, да? Так неужели нам, людям страшная всеземная сушь нужна, чтобы в конце концов помириться?
И ещё. Давно уже не новость, что во имя перемен к лучшему каждый должен это улучшение начинать с себя. И если к тебе лично пришла беда, оглянись — а сам ты никому не принёс такой же беды? Пускай когда-то давно, пускай нечаянно. Так не аукнулась ли она тебе? Не скатилась ли когда-нибудь чья-то слеза, в которой ты виновен, на страницу книги судеб? Не покрылась ли эта страница смолою из коры зазря порубленного дерева? Пусть даже не тобою. Но ты прошёл мимо. Все мы повинны. Во всём.

Я виноват, что звери умирают.
Я виноват, а чем — не знаю сам –
что чья-то мама плачет в Зауралье,
а сын в столице глух к её слезам.

Я виноват, что с рельс летят колёса.
Я виноват рассудку вопреки,
что град побил за Волгою колосья,
а в Каспии погибли рыбаки.

Я виноват, что атомы — в распаде,
что треск огня проламывает лес.
Я виноват, что Господа распяли.
Я виноват, что он потом воскрес.

Я виноват, что из глубин жаровен
на землю угли адские летят.
И лишь в одном я, точно, не виновен –
в том, что во всём на свете виноват.

Есть на нашей планете водопад. Ниагара называется. Во где воды навалом! А ещё Арктика и Антарктида! Льда — хоть чем ешь.
А я помню, как сносят после знаменитого ташкентского землетрясения кинотеатр «Молодая гвардия». Это нечто! Сперва слетают плюшевые гардины с рекламных витрин, и на мой пыльный в те годы город глядят из витрин утаённые на всякий случай бюсты Сталина. Маленькие. Штук сто. Но вокруг большого. И на что же они глядят? Да на землю, где арыки пересохли от природной беды нашей. А из-под земли этой пробиваются из-за безводья пустых арыков упругие ростки суровой верблюжьей колючки. Где живём? Так что «Вода — это жизнь» — не крикливый лозунг, а тихая, но истинная правда. Ведь мы когда-то из чистейшего Салара бамбуковыми удочками серебристых маринок вылавливали. Рыбка такая была. Это я для молодёжи говорю, которая по нечаянности, быть может, прочтёт эти строки. Была, была в Саларе эта рыбка. Да и Салар был, арыки, из которых мы, разгорячённые после футбола, воду хлебали. И ведь даже без бетонных русел чисты были эти арыки и прозрачны, как родники. И маленькие-маленькие рыбёшки разлетались в стороны, когда студили мы свои лица в арычной воде. Каждой весной все выходили чистить эти арыки. С лопатами простыми и совковыми, с кетменями. Никто не заставлял, не призывал. Сами.

Прозрачные крылья стрекоз. Они замирают над береговой осокой. А вода течет по широкому арыку. Дай Бог, чтоб всегда. И чтоб стояли у чигиря мальчик и девочка.
— Не могу, — говорит мой молодой друг.- Не могу шланг на край водопровода натягивать. Вон арык. Бултыхаюсь с ведром и поливаю свои грядки. А вообще-то надо чигирек смастырить.
Потом, помолчав, вздохнул:
— Была бы вода…
И напоследок:
— Ненавижу, когда из неисправного крана бесполезно Н2О капает. В безвестность. В никуда.

Осталось немного. Осталось немного…
На небо взглянуть и расстаться с дорогой.

В пылающей роще, забыв про обиды,
куста не ломая, коснуться рябины.

Осталось понять, вспоминая утраты,
что так же страдают деревья и травы,

Студёный родник… Он горит, как икона.
Чеканные листья на дне родниковом.

Осталось услышать закатную птицу.
Пред ясной водой на колени склониться.

Осталось понять, что настала усталость.
Как много осталось… Как много осталось…

Осталось?.. Много?..
Как хочется в это верить.

Из бассейна под брызгами городского фонтана… меж валунами бурливой горной речки… на пляжный галечник голубого озера… выбегают они… — черноволосый подросток и золотоволосая девочка. И от их распахнутых рук — радуги, радуги, радуги…